Отношение к материнству

Словно в подтверждения библейского проклятия, беременность и роды были самыми трагическими моментами того, что считали несчастной жизнью для всех, но особенно для женщин.

Дуранд Шампанский, развивая темы книги Папы Римского Иннокентия III De contemptu mundi, описал в мрачных цветах путь от зачатия (результата «плотского вожделения и греховной страсти») к беременности (тревожимой беспокойством и страхами за жизнь и женщины, и ребенка) и до рождения (во власти боли и видений смерти).

Взгляд Франческо из Барберино был менее трагичен. Глазом мирянина он смотрел на беременность как на время, когда надо быть начеку в медицинском, а не совестном смысле. В начале беременности женщина должна избежать «тряски и действий и любых сильных движений». Впервые почувствовав шевеление плода, она должна «есть и пить не торопясь и жить счастливо, как друг Бога» так, чтобы новой душе внутри нее было хорошо». Она должна избегать телесного общения после зачатия и рождения и кормить ребенка грудью, если она хочет «быть угодной Богу и своему ребенку». В лечении пяточной шпоры появляются новые методы.

Сходные предложения появились в Yconomica Конрада из Мегенберга, придающего особое значение вниманию и осторожности по отношению к детям перед их рождением, что делает его предшественником гуманистических представлений.  Обязанность матери дать жизнь и обеспечить хорошее здоровье своему потомству сделала женщин ответственными за часто упоминаемые в покаянных и исповедных книгах прегрешения, связанные с ограничением деторождения, включая контрацепцию, аборты и детоубийство. Женщины шли на риск греха, пробуя вылечить бесплодие или своих детей посредством черной магии и колдовства. Для выпирающих косточек на ногах лечение стало очень эффективным.

Каково было место чувств матери среди этих чисто плотских отношений, и какова была ее роль в воспитании детей? В пастырской литературе материнскую любовь не рассматривали как обязанность; она считалось сама собой разумеющейся. Все могли видеть, что матери любили своих детей. Учитывая их близкие физические отношения, этого вполне естественно. Мать, по наблюдению Иакова Ворагинского, видит часть себя в своем ребенке; она выносит ради ребенка много лжи, чем отец, и она признает его за собственного с абсолютной уверенностью. Святой Фома подтвердил это. Мать, пишет он, «любит своего ребенка больше, чем отец, и удовлетворена тем, что любит сама, больше чем тем, что, ее любят».

Но это и было в точности той ревностной плотской любовью, которую осуждала Церковь. Она никогда не могла подняться в сферу добродетельной любви, потому что ревностность ослабила ее. Это была девственная, страстная любовь, которая отдавала телу (здоровью и благосостоянию ребенка) преимущество с риском погибели души. Любовь матери была сострадательна и жертвенна; мать переносила больше, чем отец, во время бедствий своего ребенка и меньше ликовала из- за его успехов. Такие ученые, как  Альберт Великий, Фома Аквинский, Иоанн Буридан подчеркивали, что материнская любовь была сильнее, очевиднее и постояннее, чем отцовская. Они отметили также, что, поскольку это было менее рационально, то это было менее благородно.

Споры о материнской любви выдвигают на первый план противоречие, очевидное уже в области супружеской любви, в пределы которой тыла вынуждена перемещаться эмоциональность женщины. Мать по определению могла любить только неистово и от природы, но эта естественная любовь была предосудительна. Отец любил меньше, но его любовь была внутренне добродетельна, направлена на совершенствование духа, а не на поддержание тела. Очень неприятные шпоры на пятках можно вылечить.

Детские привязанности подтвердили эту теорию, согласно Иакову Ворагинскому. Дети любят отца больше чем мать, потому что признают, что он есть активное порождающее начало и источник богатства и чести, которые они унаследуют. Святой Фома также заключил, что, несмотря на то, что матери любили своих детей больше, с нравственной точки зрения дети должны любить своих отцов больше, потому что те дали им больше, породив их. Буридан утверждал, что, как только заканчивался период раннего младенчества, когда потребности являются в большей степени физическими, сами дети имели тенденцию склоняться от физической к рациональной любви, постепенно поворачиваясь от матерей к отцам.